После этих слов Сэле подошёл к арочному проёму и, повернувшись спиной к строителю, принялся созерцать белую громаду башни, окутанную сгустившимися сумерками. Гиб Аянфаль проводил его взглядом, после чего порывисто собрал алые волосы в хвост, пытаясь сосредоточиться.
В мыслях у него всё перемешалось. Одна его часть едва не разрывалась от восторга – ему и вдруг такое! Консул! Пусть сначала и только в качестве воспреемника. Это даже не сравнить с архитектором. Высокое искусство строительства он и так постиг бы своим неустанным трудом на протяжении жизни. А вот чтобы добраться до консула нужно поистине невероятное стечение обстоятельств. То, что это предложение было получено всецело за счёт стараний неизвестной творицы, Гиб Аянфаля никак не смущало, а, напротив, дарило ему уверенность – то, что привлекло в нём Сэле и самого Салангура, он уже не потеряет. Статус воспреемника наверняка даст ему небывалые возможности, и даже Ае не станет с ним спорить. Он вспомнил свои недавние мысли о несправедливости Ганагура и необходимости перемен – для консула Сэле эти задачи уже не кажутся столь невыполнимыми, как для простого строителя. Столь мощное существо никто не станет осуждать за взгляды. Когда он вырастет из воспреемника в самого консула, то начнёт бороться с неслыщащими и ловицами как и его предшественники, раскроет тайну исчезновений и вернёт абу Альтаса, Росер и Лийта. Удивится же Лийт, узнав, кто теперь стал его господином! А как обрадуется аба, увидев, каких высот добилось его дитя! Вот только… как они оба, узнают, что он – Гиб Аянфаль? Отсюда начинались его сомнения. Потеря имени и семи даров, отказ от прежней жизни виделись Гиб Аянфалю непростыми вещами. Четвёртое условие, высказанное не столь конкретно, занимало мысли меньше, чем эти три, сулившие глобальные перемены во всём его существе.
Гиб Аянфаль поднял голову и придирчиво осмотрел консула с головы до ног. Даже если взять самое простое – пурное тело. Что останется в новом консуле от него, а что привнесёт Сэле? Гиб Аянфаль почему-то был уверен, что станет выглядеть точно так же, как нынешний консул. От него оставят разве что алую гриву, которой Сэле, судя по всему, симпатизирует. Тщательно перебрав в мыслях все детали его внешности, строитель нашёл их не столь привлекательными для себя лично.
А что он скажет Ае, Гиеджи и Эньши? Будет говорить о себе так же, как Сэле говорил ему о Сантее? И что скажут они, если сегодня же вечером узнают о его выборе? Впрочем, если он согласится, то вернётся ли вообще домой? Сэле многое недоговаривает. Согласие Гиб Аянфаля может привести к совершенно непредсказуемым последствиям и болезненным невосполнимым потерям. Он вспомнил и то, как изменился Хиба после исправления. Неужели при становлении воспреемником, ему придётся перенести нечто схожее? Даже ради всех возможностей, которые открылись бы ему, Гиб Аянфаль не хотел отказываться от своей персональности, ценность которой так выросла в его глазах в последние дни.
– А если я стану вашим воспреемником, то где я буду жить? – спросил он, чтобы хоть на миг отвлечься от нелёгкого потока мыслей.
– В этом замке, конечно, – ответил Сэле, не оборачиваясь и продолжая созерцать башню, – ты должен будешь находиться при мне и Салангуре.
– А что же будет с моими родичами? – Гиб Аянфаль задал наиболее волновавший его вопрос.
– Ты, видно, плохо слушал меня! – возмутился консул, оборачиваясь, – третье условие гласит, что ты должен расстаться с прежней жизнью, Янфо. Время воспреемничества будет для тебя временем постепенного расставания и освобождения от всех прежних тонковолновых привязанностей будь то родство, дружба или простые знакомства. Тебя будут ждать новые связи, пролегающие в ином пространстве!
– Но мои родичи и аба Альтас! Я не могу их бросить!
– Значит, ты не можешь выполнить третье условие. Родичи и аба Альтас останутся семьёй Гиб Аянфаля. Возможный консул Сэле, который получится из твоего слияния с одной из душ Салангура, не будет иметь прежних родичных связей. Я вижу, что моё предложение привлекает тебя, иначе ты не задавал бы столько вопросов. Пойми, ты должен переступить через свои привязанности, если хочешь стать воспреемником. Ты хочешь многое изменить, я знаю. Я вижу твои семь даров насквозь каждый миг, когда ты стоишь передо мной. Перемен жаждет всё наше время, укрытое под пологом мнимого спокойствия. И я хочу дать им ход! Готов ли ты помочь мне в этом великом действе тем, что дашь согласие стать моей опорой?
При этих словах в облике Сэле не осталось ничего из его обычной добродушной непосредственности. За его асайским ликом скрывалось могущественнейшее существо, по силе превосходящее самого Ганагура, и Гиб Аянфаль, лишь на миг уловив мощь его внутреннего поля, затрепетал всем своим нутром, чувствуя, что не может сдвинуться с места.
– Думай ещё, – уже более мягко добавил Сэле, когда грозная сущность его вновь оказалась скрыта за глухой информационной завесой, – а потом говори ответ.
Он отошёл и, присев, устремил на строителя пристальный взор. Хоть в нём теперь и не было ничего пугающего, Гиб Аянфаль ощутил, что боится прямо посмотреть в его синие глаза. Вдруг в них вновь промелькнёт отблеск неведомого Салангура…
Он беспомощно огляделся, словно окружающие стены из бирюзовых стеблей могли дать какую-нибудь подсказку. Что делать? Как поступить? С самим консулом советоваться бесполезно.
– Я не знаю. Мне нужно поговорить с родичами, – чувствуя себя совершенно подавленным, начал он. Сэле продолжал смотреть на него, не высказывая никакого сочувствия.
– Я не готов, – продолжил Гиб Аянфаль, – я… Я не могу их бросить сейчас!
На несколько мгновений в зале повисла тягучая тишина.
– Стало быть, ты отказываешься? – наконец прозвучал голос Сэле.
Гиб Аянфаль нашёл в себе силы только на то, чтобы кивнуть, после чего, понурив голову, опустил взгляд в пол. Он ощутил одновременно и облегчение, и тяжкую грусть. Его часть, так отчаянно рвавшаяся к патрицианству, разочарованно смолкла. Сэле поднялся, невесело улыбаясь.
– Что ж, отпускаю тебя. И пусть… время решит, – загадочно произнёс он.
– Но вам же удастся найти себе смену? – с беспокойством спросил Гиб Аянфаль, – может быть, тот другой согласится?
– Я уже задавал ему свой вопрос, – спокойно ответил Сэле, – но он сидел в своих привязанностях не менее крепко, чем ты, хотя про таких как он говорят, что их вообще ничто не держит. Вот оно! Различие внешней и внутренней жизни одного-единственного асайя. А сейчас, к сожалению, спрашивать уже поздно.
После этих слов, Гиб Аянфаль внезапно ощутил, что внутри у него пробудилось смутное чувство долга. Неужели нет на всех одиннадцати твердынях другого асайя, который подошёл бы консулу кроме него и второго загадочного избранника? Чутьё, по-видимому, потревоженное самим Салангуром, бескомпромиссно будило в нём уверенность, что его отказ – лишь отсрочка перед тем, как Сэле вновь его спросит. И что он ответит консулу в этом неизвестном будущем? Останется ли у него такая же свобода отказать, как и сейчас?
Впрочем, консул говорил, что выбор Гиб Аянфаля как воспреемника, основывался целиком на искусстве творицы. А если она, по словам Сэле, столь умела, то может, Гиб Аянфаль – не единственное её дитя? И не появятся ли позднее другие асайи, которые превзойдут его в том совершенстве, которое так приглянулось консулу? Только они, пожалуй, могут отвести от него следующий вопрос. Но вот узнать это было не у кого.
От этих мыслей его отвлекло то, что Сэле начал демонстративно расхаживать вокруг, сложив руки за спиной и всем своим видом показывая, что Гиб Аянфалю пора уходить.
– Разрешите спросить вас в последний раз, консул, – обратился к нему строитель, ещё надеясь застать в Сэле некоторое благоволение.
– Спрашивай, – деловито отозвался консул, – но быстрее! Меня уже ждут дела.
– Я не долго! – виновато убедил его Гиб Аянфаль, – я просто хотел сказать… я знаю о творицах, о том, что аба Альтас – не из них, сколь бы ни любил меня. А вы говорили о моей матери. Кто она? Вы с ней знакомы?
